В тот июньский вечер севастопольские бульвары и улицы были ярко освещены. Только бухты отливали темной водной гладью, на которой еле угадывались силуэты боевых кораблей. Синие огоньки горели на носу и корме каждого из них, как бы удостоверяя командование о готовности экипажа к новым походам. Близилась полночь. В Севастополе, как, впрочем, и в любом советском городе, никто не знал, что в эти часы к западной советской границе подходят гитлеровские корпуса, дивизии, что тысячи танков уже подготовились к вторжению на нашу землю. На фашистских аэродромах в эти часы прогревали моторы сотни “юнкерсов”, “хейнкелей”. Штурманы самолетов с бомбами и морскими минами под крыльями в последний раз сверяли по карте заданный им курс – Севастополь.

Подробности стратегической обстановки не знал, понятно, и командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский, хотя его заместитель адмирал И.С. Исаков перед отъездом в Москву еще раз самым категоричным образом предупредил о возможности провокаций.

Филипп Сергеевич Октябрьский после концерта вернулся домой. На дачу не поехал. Тревожно было на душе. Интересные выступления московских артистов, оживленные лица краснофлотцев, командиров, с которыми провел несколько часов в Доме флота не развеяли озабоченность. Сами по себе лезли в голову мысли о возможном исходе обострившейся обстановки, о закончившихся учениях, о том, какие выводы надо сделать на их разборе, который намечался на понедельник, 23 июня.

Видимо, на разборе в какой-то форме следовало бы довести до руководящего состава флота и обстановку. В одной из последних разведсводок начальник разведотдела полковник Д.Б. Намгаладзе докладывал о показаниях перебежчика, которого задержали на Дунае.

– Перебежчик упорно твердит: Германия готовится к скорой войне с СССР, – говорил Намгаладзе, – упорно, понимаете, твердит.

– Провокация? Дезинформация? – задумчиво произнес тогда Октябрьский. – Что скажете, Намгаладзе.

– Докладываю факты, товарищ командующий. Показания перебежчика. Перехват английского радио: “В ночь на 22 июня Германия готовится напасть на СССР”. По радио дано открытым текстом? С какой целью?

Раздумья адмирала прервал телефонный звонок. Докладывал дежурный шифр-поста: из Москвы поступила шифровка особой важности. Принял ее, как стало известно в нашей части, телеграфист Антон Малыгин, а раскодировал шифровальщик Николай Чернышев.

Командующий флотом торопливо оделся и через несколько минут был в штабе. Контр-адмирал И.Д. Елисеев, который в этот вечер оставался в штабе, доложил расшифрованную телеграмму: “СФ, КБФ, ЧФ, ПВФ, ДВФ. Оперативная готовность номер один. Немедленно. Кузнецов”. Телеграмма, принятая в 1 час 3 минуты, шла из Москвы недолго. За это время народный комиссар ВМФ Н.Г. Кузнецов успел лично передать ее содержание по телефону контр-адмиралу И.Д. Елисееву.

– Действуйте без промедления! Доложите командующему,— добавил он.

Строгие слова телеграммы, переданное И.Д. Елисеевым требование наркома действовать без промедления окончательно рассеяли надежды на то, что, может быть, все обойдется. Требовались чрезвычайные действия. И хотя они на флоте были определены и в деталях отработаны на всех уровнях управления силами, все еще трудно было решиться на них. Видимо, такова психология любого кадрового военного. Всю жизнь он готовится к войне, а первый боевой приказ дается ему трудно, как трудно сразу осознать переход от мирного времени к войне, понять во сто крат возросшую свою ответственность перед народом, государством. Такие мысли не покидали и Ф.С. Октябрьского, когда он прибыл в штаб флота. Командующий берет в свои руки боевое управление флотом.

Впоследствии в одном из писем он отмечал: “Телеграмму я прочитал, прибыв в штаб по звонку с шифр-поста. Я сразу дал приказание о “большом сборе”, а затем приказал “объявить угрожающее положение”, т. е. произвести затемнение и др. мероприятия. Надо сказать, что такой крутой поворот событий к тому же в воскресную ночь не сразу был воспринят всеми. Контр-адмирал И.Д. Елисеев позже писал: “Городские власти и некоторые командиры звонили в штаб, с недоумением спрашивали:

– Зачем потребовалось так спешно затемнять город? Ведь флот только что вернулся с учения. Дали бы людям немного отдохнуть.

– Надо затемниться немедленно, – требовал командующий”.

А над главной базой уже прогремели холостые вы стрелы одной из береговых батарей. С Константиновского равелина, где располагался пост Охраны водного района, в небо полетели разноцветные ракеты: сигнал “большой сбор”. Он дублировался также по радиотрансляционной сети. Отработанная в деталях и проверенная на многих учениях система перехода главной базы флота в боевую готовность номер один действовала. Город погружался в темноту. По его улицам гремели мотоциклы, стучали матросские ботинки. Рассыльные оповещали командиров, политработников, отдыхавших дома: немедленно явиться на корабль, в часть.

На полную мощь заработал узел связи флота. Черноморские радисты фактически уже вступили в схватку с врагом. Благодаря их усилиям радиограмма “Вне всякой очереди” о переходе на боевую готовность номер один достигла всех военно-морских баз, расположенных на большом протяжении по побережью. Вице-адмирал А. Григорьев, бывший начальником штаба Дунайской флотилии, вспоминает: “Около двух часов ночи у меня на столе зазвонил телефон. Командующий вызывал к себе. Минуту спустя я читал экстренную телеграмму из Севастополя: “Дунайской флотилии немедленно перейти оперативную готовность номер один. Октябрьский. Кулаков”.

К слову, телеграмма наркома ВМФ, которая адресовалась и Дунайской военной флотилии, пришла сюда только через час, в 2 часа 40 минут. К этому времени органы управления, корабли и части флотилии уже находились в боевой готовности.

Адмирал получил первый доклад начальника гарнизона генерал-майора П.А. Моргунова о выполнении приказа. Он потребовал усилить патрулирование на улицах, вблизи стоянки кораблей, повысить бдительность при охране военных объектов.

Прошли считанные минуты и в штабе флота почти все были в сборе. Прибыл и Н.М. Кулаков, который вечером уехал на дачу. Вот как описывал он впоследствии обстановку в штабе: “Здесь царила деловая сосредоточенность, из комнат доносились звонки телефонов – все было так, будто продолжались флотские учения”.

Вице-адмирала Ф.С. Октябрьского я застал в его кабинете на втором этаже. Филипп Сергеевич протянул мне бланк с телеграммой наркома. Это был краткий, состоявший всего из нескольких слов приказ о немедленном переходе флота на оперативную готовность номер один.

– Как думаешь, Николай Михайлович, это война? — спросил Октябрьский.

– Похоже, что так, Филипп Сергеевич. Кажется, англичане не наврали. Не думали все-таки мы с тобой, что война начнется так скоро...

Все шло по плану. Уже через несколько минут после сигнала “Большой сбор” база и город были затемнены. Работали только маяки – Херсонесский и Инкерманский. Связь с ними оказалась нарушенной. Были срочно высланы мотоциклисты. Вскоре они были потушены. А верхний Инкерманский маяк продолжал гореть, так как посыльные не успели туда доехать. Однако один маяк не мог служить надежным ориентиром для вражеской авиации. На устранение повреждения телефонных линий на мотоциклах устремились несколько групп связистов. Старший краснофлотец Ф. Есипов, который обеспечивал линию связи до Херсонесского маяка, рассказывал потом, как они обнаружили в одном месте вырезанные на десятки метров провода. В другом месте провода воздушной линии связи были запутаны проволокой...

К 2 часам 30 минутам Черноморский флот перешел в оперативную готовность. В городе было введено чрезвычайное положение.

Комендант города с личным составом комендатуры контролировал порядок в городе, проверяя караулы, патрули и сторожевые заставы.

В штабе флота собрались секретарь горкома партии Б.А. Борисов, командующий эскадрой контр-адмирал Л.А. Владимирский, командующий ВВС флота генерал-майор В.А. Русаков и комендант Береговой обороны генерал-майор П.А. Моргунов. Командующий флотом проинформировал их об обстановке, указаниях наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова о возможной провокации со стороны фашистской Германии и потребовал усилить бдительность и готовность во всех частях флота.

Речь шла пока, как видно, о возможной провокации. А кому известно, каких масштабов может быть она, что может за собой повлечь, если на нее поддаться? Видимо, об этом думал командующий флотом, его заместители, анализируя лаконичное предписание наркома.

В штабе то и дело раздавались телефонные звонки. Контр-адмирал И.Д. Елисеев, оперативный дежурный капитан 2 ранга Н.Т. Рыбалко еле успевали отвечать командирам многих соединений, частей, которые хотели получить дополнительную информацию об обстановке. Давало себя знать и выработанное за годы службы в мирное время отношение к учебно-боевым тревогам. Сыграли тревогу – проверили боеготовность оружия и техники, людей — и отбой. Тем более в воскресную ночь, после напряженных учений. Некоторые ставили вопрос прямо: скоро ли будет отбой, долго ли будем сидеть в ожидании чего-то.

Звонили Октябрьскому: “Товарищ, командующий, разрешите дать отбой”. В одном из своих писем Филипп Сергеевич отмечал: “На доклад П.А. Моргунова, что Главная база флота к бою готова, было приказано продолжать находиться в боевой готовности, проводить частные учения”.

Корабли, береговые части пополняли боезапас, топливо, проводили тренировки сигнальщиков, расчетов зенитных орудий, пулеметов. На аэродромах раздавались пулеметные очереди – истребители опробовали боевые патроны. На береговых батареях поднимали свои тяжелые тела орудия, готовые прикрыть огнем развертывание флота.

Тем временем гитлеровские бомбардировщики пересекали Черное море, приближаясь к крымским берегам. Враг рассчитывал нанести как можно больший ущерб Черноморскому флоту, “запереть” его в Главной базе минными постановками, а затем уничтожить бомбовыми ударами авиации, лишить его господства на Черном море и обезопасить тем самым южный фланг своих армий.

В Севастополе коварная тактика не увенчалась успехом. Фактор внезапности был выбит из рук агрессора. Коллективная мысль командования флотом, энергия сотен, тысяч моряков лишила противника возможности, как подчеркивал впоследствии Филипп Сергеевич, “ударить по спящему Севастополю”.